— З-завидую тебе, Егорыч! Белой завистью. У одних немчин в гостях был, теперь к другим в гости поедешь — не то что мы, дурни сиволапые, дальше околицы и носу не кажем.
— Э! Тебе ли про околицу говорить, седая башка? Ты еще в Калуге на пяти заводах поработать умудрился, пока в Людиново не осел. Да и там время от времени от Проньки своей сбегал, вроде как на заработки.
— Га-га-га!
— Да его только могила исправит!..
— Не дождетесь, ироды!
Дружно грохнувшие гости тыкали пальцем в покрасневшего мастерового, надувшегося в мнимой обиде. Не стесняясь при этом в полный голос обсуждать подвиги известного "ходока" до женского полу, умудряющегося с завидной регулярностью огребать от благоверной за свои не менее регулярные блудни. А вот хозяину досмеяться не дали — легкое касание жены и пара слов в подставленное ухо заставили его покинуть насиженное место, дабы встретить новых гостей. Гостей, которых он не пустил дальше порога — собственно, он и на порог их тоже не пустил, предпочтя выйти, и плотно притворить за собой дверь.
— Ты где шляешься в такой день?!
— Так ведь смена, брат.
— Закончилась…
Мартын достал из кармашка серебряные часы с дарственной надписью от Герта, и ловко отщелкнул крышку. Покачал перед лицом Федора циферблатом (а заодно и крепким кулаком, в котором была зажата цепочка), и заметил с укоризной:
— Сорок минут назад. Все твои тут, а ты что? Или не уважаешь?!..
— Да ты что, брат!
— Вот то-то же.
Бусыгин перевел взгляд на двух других мужчин и спокойно заметил:
— А вас я не приглашал.
Федор тут же встрепенулся, но сказать, вернее, объяснить так ничего не смог, направляемый рукой старшего брата в квартиру:
— Иди-иди, тебя там штрафная стопка уже заждалась.
В очередной раз притворив дверь в свою квартиру, ее хозяин оглядел стоящих перед ним мужчин, и тихонько вздохнул. Про себя.
— Ну?.. Помолчать я и за столом могу.
— Что, даже к себе не пригласишь?
— Афанасий, так ты выпить пришел, что ли? Давайте уж, говорите, с чем до меня пожаловали.
Мастеровые помялись, переглядываясь, затем начали излагать:
— Мартын… Егорович, ты на фабрике не последний человек, тебя начальство слушает. Сделай милость, похлопочи за нас, век благодарны будем.
— А что такое?
Очередное переглядывание завершилось жалостливым вздохом:
— На Викентия его артельный ополчился, деньгу урезает, придирается постоянно — и все по мелочам. А меня вот охрана второй раз смертным боем бьет, вовсе ни за что.
— Иэх, работнички! Ладно. Что артельный твой говорит, страдалец? Из-за чего штрафует-то?
— Говорит, брака много гоню.
— А работаешь в бригаде давно ли?
— Позавчера три месяца исполнилось.
— Да уж. Может, тебе другое что попробовать? Я вот вчера слыхал, в тарный цех опять кто-то требуется?
— Так там задельное меньше платят! Да и что я, хуже других, штоль?!..
— А как насчет?..
Бригадир опытного производства звонко щелкнул пальцами себя по горлу, намекая на зеленого змия.
— Ну!.. Бывает иногда. Но все как у людей, чинно, благородно. А с утра как все, к станку.
— С запашком. Па-анятно. Вот что я тебе скажу, милок — бригадир твой против общества не пойдет.
— А причем здесь?..
Мартын отмахнулся, не пожелав говорить дальше. В самом деле, как объяснить человеку, что если он постоянно гонит брак и приходит на работу с перегаром, причем довольно часто — остальные бригадники могут и не захотеть оплачивать запоротые заготовки из своего кармана? Не, никак.
— Ну а тебе, Афоня, я еще когда говорил — нечего тебе сюда ехать?
Бывший сельчанин криво ухмыльнулся, стараясь не шевелить лишний раз подбитым глазом:
— Чего ж так? Я за чужими бабами не бегал.
— Занят был? Тем, что жену лупцевал?
— За дело!
— Не знаю я твоих дел. То, что ты пьяный при этом был, знаю. То, что она временами от тебя по соседям прячется, с детворой вместе — слышал. И про палец ее поломанный тоже что-то такое поговаривали. А уж как она иногда ходит интересно, после твоих ночных поучений, и вовсе сам видел. И раз уж зашел об том разговор…
Дверь приоткрылась, донося застольный шум, и кто-то невидимый осведомился звонким девичьим голоском:
— Тятя, тебя мама потеряла. Ты скоро?
— Иду уже Аннушка, иду.
В третий раз притворив дверку, и для полной уверенности подперев крашеную в красно-коричневый цвет филенку собственным плечом, Мартын продолжил:
— Я на фабрике давно уже, кое-что повидал, кое-что понял. Поэтому дам тебе добрый совет. Фима твоя — звеньевая у сборщиц пятого оружейного. Бабы ее уважают, на работу она цопкая, сметливая, ответственная. Мастер постоянно хвалит, опять же. По всему — именно ему и надоело смотреть, как она постоянно от всех синяки свои прячет.
— Ну?..
— А охрана тебя второй раз пометила. Так?
— Ты к чему это ведешь, Мартын?
— Да ни к чему. Тронешь ее еще раз, и станешь калекой.
Афанасий открыл было рот, сказать что-то едкое…
— И поверь мне, за Хозяином такое не заржавеет.
Мастеровой-бракодел испуганно перекрестился, а чересчур ревнивый (или что у него там?) муж медленно захлопнул рот — было что-то такое в голосе Бусыгина, до крайности убедительное.
— Тебе бы радоваться, дураку, что баба больше тебя зарабатывает. Да еще успевает всю семью обстирывать, обшивать, кормить-поить — и терпит все твои дела пьяные. Пока терпит. И соседи твои терпят. Пока. А вот если бы она хоть раз пожаловалась…
— Так что ж теперь, я в собственной семье не хозяин?! И даже и пальцем ее не тронь? А если она при всем честном народе всяким-разным улыбается?! Да еще неизвестно, из-за чего так охрана старается! Может, у нее хахаль там завелся!..