Промышленникъ - Страница 142

142

— Отвечай тихо.

Присев обратно на стул (при этом нож исчез так, как будто его никогда и не было) человек мимолетным жестом огладил свою рыжую бороденку, и разрешил:

— Говори.

Федор облизал враз пересохшие губы, и просительно улыбнулся. Гости его на "деловых" людей были непохожи, а следовательно — был неплохой шанс отбрехаться. Правда, и на полицейских фараонов они тоже не смахивали, но об этом он уж как-нибудь потом погадает:

— Ошибочка вышла, господин хороший, вот ей богу — ошибочка! Я и часики эти в первый раз вижу. Вам, видно, наговорил кто-то на меня, так вы ж не верьте — мы ничем таким не занимаемся, у нас все по-честному, по согласию…

Допросчик коротко махнул рукой.

Ссших!

Тум!

Голова сутенера дернулась назад, и резко полыхнула болью. Прогоняя навернувшиеся слезы и хлюпая кровавыми соплями (а заодно наливаясь черной злобой), Чуркин пронаблюдал, как с его живота забирают нож, угодивший ручкой аккурат в его же переносицу.

— Три дня назад ты отдал часы своему брату, с тем, чтобы он заложил их в ломбарде. Захар это сделал, взяв себе треть вырученных денег. Остальные две трети он передал тебе вчера утром.

Из кармана появилась на свет металлическая змейка, тускло заигравшая на свету серебром, и небольшая коробочка, блеснувшая никелем.

— Этот браслет нашли в соседней комнате. Зажигалку — в твоем кармане. Где?

Вместо ответа Федор презрительно сплюнул. На душе было муторно до невозможности, но показывать это он не собирался — знай наших! И на каторге люди живут. Рыжебородый же на это даже лицом не покривил — а просто взял, да и ушел в соседнюю комнату.

Пять минут спустя…

— МММ!!!

Узкий клинок плавно, будто бы в масло, вошел под поясницу, и тотчас левую ногу пронзила невыносимая боль, а в штанах стало подозрительно сыро. Длинные мозолистые пальцы осторожно пощелкали по берестяной рукоятке ножа, помогая острию уйти еще чуть-чуть глубже в тело "кота", и тот отчетливо понял — такое перетерпеть не получится.

— Ты ведь все равно не будешь говорить, правда? Тогда и я звать никого не буду — чего людей туда-сюда гонять, только расстраивать.

Еще пять минут спустя…

Второй нож мягко и даже нежно кольнул его куда-то под челюсть — но вспышка боли была такой, будто с него целиком снимали шкуру.

— Ыыыыы!!!

— Может, еще немножко потерпишь? Ну, совсем чуток? А я тебе за это отличную работенку подкину. Сделаем из тебя лихого ветерана — ногу отнимем, и руку до локтя. А? Для достоверности можно и язык с глазом. Народ у нас жалостливый, до конца жизни на милостыню жить сможешь. Ну, что скажешь?

— Ммуыыыы!!!!

— Да ладно-ладно, сейчас позову. Но если что — ты только мигни, я рядышком.

Увы, счастливая звезда Чуркина закатилась навсегда — кляп на сей раз сняли с Харитона.

— Будешь говорить? Или как?

Напарник Феди с ужасом скосил глаза на своего лучшего друга, затем на его маруху, пребывающую в глубоком, а посему счастливом обмороке, и мелко-мелко закивал.

— Кхе! Кхха!..

Подставив губы под кружку с водой, поднесенную тем самым "сердобольным" мучителем, мужчина сделал несколько судорожных глотков и поперхнулся. Пока он, согнувшись, откашливался-отплевывался, в голову пришла спасительная мысль — а вместе с ней и робкая надежда:

— Все расскажу, как было! Если христом-богом поклянетесь, что нас живыми отпустите!

Даже похрипывающий от боли "кот" притих, напряженно ожидая ответ.

— Говори.

— Побожись, что не убьете!

Рыжебородый, глазами и повадками более всего напоминающий зверя, помедлил, затем аккуратно перекрестился:

— Ни ножом, ни веревкой, ни пулей, и бить тоже не будем. Когда же мы уйдем, вы останетесь здесь, и притом живые. Клянусь. Все? Говори.

Его подельники удивленно и разочарованно переглянулись, а приободренный Харитон глубоко вздохнул, набираясь храбрости и воздуха, и начал свою исповедь:

— Ну… Он к нам несколько раз уже заглядывал, всегда при деньгах, все такое. Один раз лопату при Марьяне открыл, там бумажек — видимо-невидимо!.. И с чумаданом своим никогда не расставался, даже когда ее того.

Заместитель сутенера кивнул на бесчувственное "средство производства".

— Она и предложила замарьяжить его по-тихому, а денежки из чумадана, значица, себе прибрать. Вот. А этот ваш еще и дюже крепкий оказался — сколько мы ему "малины " подлили, быка свалить можно! Ну, когда заснул, мы его ворочать начали, цепку с чумадана пилить — а он возьми, да очнися! Мне приложил, пистоль свой стал искать на поясе, Марьку пнул… Федька и тюкнул его легонько свинчаткой. В висок попал. Случаем получилось, ну кто ж знал, что так оно все повернется!..

Золотистые глаза зверя в один момент стали мертвыми.

— Где его тело?

— Так известно где, одежку прибрали, самого в Неглинку спустили. Так все делают…

Наклонив голову, рыжебородый переспросил:

— Куда его спустили?

Подошедший на два шага ближе "лавочник", метнул на Харитона с Федором ненавидящий взор, и тихо пояснил:

— В сливное отверстие для нечистот. Тут под землей речка Неглинная протекает, в ее коллектор Глеба и скинули.

Мужчина на стуле закрыл глаза и еще больше опустил голову, а все вокруг него невольно вытянулись, буквально кожей ощущая сгустившееся напряжение. Когда молчание стало таким тяжелым, что начало давить на всех не хуже свинцовой плиты, он обронил, так и не поднимая взгляд:

— Видимо мало вас гоняют, если время и силы на бл… остаются. Ну ничего, я это исправлю. Второй!

— Здесь!

142