— Хорошая статистика, да. По урожайности. По рождаемости. По продолжительности жизни — причем все это с разбивкой по губерниям. И по смертности. Двадцать седьмая страница, третья сверху строчка. Читай!
Гриша послушно пролистал, нашел, и читал вслух, пока не осекся от понимания — что же именно он оглашает вслух:
— Так же надо отметить, что из каждой тысячи умерших обоих полов, на детей в возрасте до пяти лет приходится в среднем 606,5 покойников… Ээ?
— Вот так, Гриша. По пятидесяти центральным губерниям, такой вот сухой статистики набирается на двести пятьдесят тысяч могилок, да еще с солидным хвостиком. Каждый год. Так это только до пяти лет посчитали — а ведь и потом дети тоже умирают. Какое уж тут поле, до горизонта все устлано будет. Во все стороны.
Бздамс!
Ром бурым пятном разлетелся по дубовой панели, а князь зашипел, полыхая глазами:
— Да как они смеют это терпеть! Знать, и ничего не делать?! Жить спокойно, когда каждый год целая армия младенцев в землю ложится!!!
И тут же потух:
— Каждый год. Ненавижу…
Короткая вспышка ярости окончательно выжгла у Александра последние остатки сил — а заодно позволила увести его из кабинета. Правда, сомнительную идею начет того, что надо бы все-таки немного поспать, хозяин сходу и категорически отверг. А вот посидеть в сауне, да заодно обсудить кое-какие дела согласился. Почти самостоятельно спустился по лестнице в подвал, скинул жилетку и туфли, присел на лавку…
— Уф!
Не рискнув пока как-то шевелить окончательно уснувшего (наконец-то!) князя, Григорий осторожно покинул обшитое липой помещение. И вполне ожидаемо, тут же наткнулся на экономку в кампании горничной.
— Глафира, можешь приступать — и чтобы сегодня же все сияло и блестело. Александра Яковлевича не тревожить, ни под каким видом! Кто бы там к нему не пожаловал, пока сам не проснется, никого не пускать. Будут спрашивать — устал, заснул. Стекло же от ветра разбилось. Вопросы?
Экономка энергично потрясла головой, показывая — нету у нее вопросов, совсем. Горничная вообще словно язык проглотила, правда, компенсировав это сильно расширенными (и заметно заплаканными) глазами. Обе они, услышав четкие и ясные указания, явно испытали приступ всеохватывающего счастья.
— Чего стоим?!
Провожая взглядом засуетившиеся женские фигурки, мужчина отчего-то вспомнил свои казачьи корни. Вернее кое-какие испытанные, проверенные еще отцами-дедами способы лечения накатившей вдруг тоски-печали. Опять поднялся в кабинет, убрал все документы со стола в сейф, захлопнул его дверцу и навел порядок в баре (не забыв при этом налить себе небольшой стаканчик водочки). Медленно выцедил сорокаградусное лекарство. Выдохнул, вздохнул, и с неподдельным сожалением пробормотал, этак тихо-тихо:
— Наташку бы ему под бок, первейшее дело… Иэх! Ну Лунев, подсуропил!..
***
— Хух, ну и ливень!
Двое мужчин ввалились (иначе и не скажешь) в одну из московских лавочек, торгующих готовым платьем. Мужским. Вот только приказчик отнюдь не торопился навстречу покупателям — ему хватило и одного взгляда, чтобы сразу оценить платежеспособность возможных клиентов. Один был одет с немалым вкусом, и ОЧЕНЬ дорого. В такой одежде впору было по банкирской Ильинке разгуливать, или на Мясницкой, в одной из крупных контор посиживать, в кресле управляющего. Другой внешностью своей больше всего походил на молодого купчика, или, еще верней, преуспевающего собрата-приказчика: худощавый, невысокий, одетый в почти черный от впитавшейся влаги сюртук, темно-серые брюки, заправленные в черные козловые сапожки и серый же картуз. О том же свидетельствовали и серебряные часы на аккуратной цепочке, аккуратно заправленные в "часовой" кармашек светло-серого жилета.
Чтобы вывешенный и выложенный на длинных полках товар заинтересовал таких покупателей, требовалось, по крайней мере, небольшое чудо — например, одномоментное исчезновение всей их верхней одежды. Исключая портмоне, разумеется. Только тогда костюмы для небогатых мещан и разночинцев могли получить хоть какой-то шанс покинуть его лавку.
— Чем могу помочь господам?
Богач даже не повернул голову в его сторону, продолжая стряхивать с себя дождевую влагу, а вот второй отреагировал вполне ожидаемо — живенько повернулся и с непроницаемым лицом заявил:
— Мы пока не осмотрелись.
Затем покосился на длинные нити ливня, яростно секущие серые каменные плиты мостовой, и повернулся к своему спутнику. Что-то тихо предложил, получил такой же тихий ответ и едва заметно улыбнулся, согласно кивая. Минут через пять, когда ярость стихии закончилась так же резко, как и началась, оставив после себя шумные потоки мутно-мусорной воды, приказчик решился предложить господам или что-то уже приобрести (два раза ха-ха), или уже покинуть его заведение. Из которого обычно никто без покупки не уходил — и неважно, хотел ли он тратиться, или же нет. Дюжие зазывалы вцеплялись в зазевавшихся прохожих не хуже капкана, буквально затаскивая их к своим приказчикам, которые если и уступали чем-то красномордым здоровякам, так только в телосложении да умении высокохудожественно сквернословить. А вот по части продать что-то — могли дать им изрядную фору, и все равно остаться в несомненном выигрыше, так как умудрялись пристроить любую, даже подгнившую тряпку, под видом первосортного товара. Поправка — обычно могли. Но не связываться же с приказчиком, знающим, что и как не хуже него самого? И уж тем более не стоило быть настойчивым в отношении господина, одежда которого стоила несколько сотен рублей. Такому продавать что-то из обычного ассортимента лавки было то же самое, как на скачках поставить на "темную" лошадку — то ли выиграешь, то ли проиграешь, шансы одинаковые. Вот только ни один скакун не вернется, чтобы выразить неудовольствие неудачной ставкой — а БОГАТЫЙ господин это сделает непременно. Или напишет заявление в полицию, что еще хуже.