Промышленникъ - Страница 132

132

— Черт знает что!

— Григорий Дмитрич?

Поименованный так сжал в руке собственный сюртук и еще раз ругнулся, только уже сквозь зубы — между пальцами просочились крохотные капельки воды. А затем вскинул голову, пройдясь взглядом по длинному ряду вывешенной одежды, нашел более-менее подходящее по цвету и крою, и шагнул поближе. Недолго повыбирал, тут же примеряя понравившиеся сюртуки прямо на себя, почти не глядя прихватил рубашку и прошествовал в кабинку для переодевания.

— Кхм. Стоит ли, Григорий Дмитрич?.. Товарец здесь не вполне…

Тресь!

Над занавесочкой пролетел спутанный комок белой ткани.

— Приказчик! Еще рубашку. И не то дерьмо, что попалось мне в первый раз! Тимофей Алексеевич, будь добр, проследи.

Второй экземпляр нательного белья устроил покупателя больше (хотя бы тем, что у него не расходились швы). Еще через несколько минут привереда откинул плотную шторку, и вышел на середину помещения, встав напротив большого зеркала. Повернулся одним боком, другим, удовлетворенно качнул головой, и совсем было собирался произнести что-то довольно-хвалебное (по крайней мере, приказчику хотелось бы на это надеяться), как заметил какой-то непорядок в своем отражении. Слегка нахмурился, поглядел еще раз, а затем сделал такое движение руками, словно бы собирался кого-то обнять. Резко.

Тресь!

Важный господин такому звуку явно не обрадовался. Стягивая с себя сюртук, у которого образовалась неплохая "вентиляция" по бокам, он чуточку недовольно, но по-прежнему добродушно попенял:

— Ты что же это мне, голубчик, всякую ерунду подсовываешь? Никак зубы лишние?

У работника торговли на такую претензию едва не отнялся язык. Но не от стыда: плотную фигуру мужчины охватывали ремни, складывающиеся в подобие упряжи. На которой, в свою очередь, крепилась кобура для пистолета — слева, и пара длинных узких карманчиков справа. И не только крепилось, но и не пустовало, тускло поблескивая вороненой оружейной сталью. В голове как будто щелкнуло, и все стало на свои места: заметная военная выправка, господские манеры, и явная привычка приказывать. К нему пожаловал богатый отставник! У зазывалы (подрабатывающего иногда и вышибалой), при виде такой картины тоже сделалось нехарактерно задумчивое лицо. Словно бы он в первый раз в своей жизни задумался, не следует ли ему сбегать до ближайшего постового-полицейского. Зубы ведь того, не казенные.

— Виноват-с!!! Больше не повторится!!! Сей момент все исправим, ваше благородие!

Тут же словно из воздуха соткался брат-близнец дырявого сюртука, только сшитый гораздо добротней (и не гнилыми нитками). Да и сидел он на покупателе не в пример лучше — ни морщинки, ни складочки.

— Ну вот, другое дело. Вот это.

Удоволенный, и оттого резко подобревший мужчина небрежно кивнул на прежнюю свою одежку, висящую на деревянной перекладине рядом с примерочной кабинкой, и уронил на прилавок перед собой темный картонный прямоугольник-визитку.

— Доставите по адресу. Сколько там с меня?

— Четвертная, ваше благородие!

— Кхм?!

Предатель купеческого сословия, молчавший практически все время, что находился в лавке, негромко кашлянул и скептически выгнул бровь. А в руках у него… Воистину, нет хуже врага, чем бывший друг! Ну или хотя бы коллега. Купчик держал в руках сапоги с особенными подметками — предназначенными для особенных покупателей. Тех, кто сильно торопился, или недавно пожаловал в первопрестольную, и не знал некоторых особенностей местной жизни. Другим продавать обувь с подметками из начищенного ваксой картона было трудновато.

— Виноват-с, ошибочка вышла! Со скидочкой аккурат пятнадцать рубликов получается, ваше благородие.

Приказчик с подступающей тоской подумал, что сегодня явно не его день. Судя по всему, его мнение разделял и зазывала. Или не разделял — обычно на диво жизнерадостный, здоровяк стоял с такой постной рожей, что можно было заподозрить его в чем-то нехорошем. Например, небольшой молитве на тему — "господи, пронеси".

— Получи, любезный.

В раскрытом бумажнике мелькнула такая солидная стопка сотенных и разной сине-зеленой мелочи, что продавец, несмотря на всю свою выучку, невольно прикипел к ней глазами.

— Ну что же, Тимофей Алексеевич, продолжим наш путь?

Двое мужчин покинули свой временный приют от непогоды и зашагали дальше, оставляя за своими плечами безутешного работника торговли — мало того, что часть товара попортили, так еще и на покупки пришлось цену скинуть, куда как ниже реальной. Чтоб им пусто было, таким покупателям!

Впрочем, господ Долгина и Ярославцева подобные мелочи не волновали. Первый вспоминал, что он уже увидел за сегодняшнюю экскурсию по первопрестольной (собор Василия Блаженного и Кремль понравились больше всего), а что ему еще только пообещали показать, а второй… Он просто радовался. Привычным с детства видам и шуму Москвы, палящему августовскому солнышку, тому удивительно свежему ветру, что всегда бывает после сильного дождя. Ленивой суете прохожих, важному постовому, стоявшему на перекрестке наподобие живой статуи, и даже экипажам, время от времени пролетающим мимо. Он радовался свободе!

Тимофей Ярославцев был типичным представителем торговой династии, и сколько себя помнил — жил в Москве. И отец его жил, и дед, и прадед. Правда, последний был выходцем из Ярославской губернии, и по документам числился крестьянином. Но по жизни своей был перекати-полем, то бишь сельским коробейником, и пришел в первопрестольную на заработки аккурат перед одна тысяча восемьсот двенадцатым годом. Как-то перебедовал лихое время, затем торговал подержанными вещами и кое-какими поделками с родной деревни… Жизнь прожил долгую и достойную, не то что некоторые. Именно благодаря его трудам дед смог переехать на Смоленский рынок, и открыть торговлишку, причем вполне приличной галантереей. Батюшка продолжил семейную традицию, торгуя с лотка на Сухаревке прямо рядом с лавками букинистов, и, ценой немалых лишений, трезвой жизни и жесточайшей экономии буквально на всем — открыл собственное заведение. Между прочим, прямиком в Китай-городе, рядом с Ильинскими воротами. Казалось, мечта исполнилась… Вот только ненадолго — во время большого пожара сгорела лавка, сгорел склад, а вслед за ними умер и отец — сердце не выдержало крушения дела всей жизни. Если бы не брат матушки, книготорговец Астапов, пошло бы семейство Ярославцевых нищенствовать, или в приживалки к родственникам. А так — подкинул немного денег, затем оплатил обучение племянника в Коммерческом училище — несмотря на то, что сам отдавал каждый месяц немалую арендную плату за свою букинистическую лавочку (знаменитую, между прочим, на всю Москву). Одним словом — вывел в люди, за что он и был ему безмерно благодарен.

132