— А это у нас Лубянская площадь, Григорий Дмитрич.
Долгин довольно огляделся и ненадолго застыл, впитывая в себя очередной вид старой Москвы. Затем щелкнул портсигаром, затянулся, и мимолетно скользнул опытным взглядом по изящной фигурке и прочим достоинствам очень даже хорошенькой барышни, проходящей мимо него по тротуару. Хмыкнул, и с глубоким удовлетворением подкрутил кончики усов. Его явно заметили!
— Хороша!
Тимофей согласно кивнул, недолго постоял, определяясь, и решил, что на роль следующей главной достопримечательности прекрасно подойдет Сухарева башня. Потом можно будет оглядеть Шереметьевский странноприимный дом, затем насладится видом любимицы всех московских букинистов, церкви Троицы Живоначальной в Листах, ну и напоследок немного пройтись по Сухаревскому рынку. Кстати — рынок этот был целым миром, расположившимся на двух тысячах квадратных саженей, со своими "аборигенами", завсегдатаями и неписаными законами. Собственно, отличнейшее знание Москвы вообще, и подобных "Сухаревке" мест в частности и вызволило его из долговой кабалы — в которую он попал (нашлись люди добрые, просветили) не без сочувственного участия одного купца-миллионщика. С-сволочь!
При воспоминании о коммерции советнике Гавриле Гавриловиче Солодовникове, у молодого мужчины непроизвольно сбилось дыхание и сжались кулаки. Тогда, после блестящего окончания Коммерческого училища, с присвоением личного почетного гражданства, он считал, что ему открыты все дороги, и сам черт не брат. Поработал с годик у дяди, нахватался полезных знакомств и потерял сословное чинопочитание — скупая библиотеки разорившихся дворян, на многое начинаешь смотреть чуточку иначе. Вот только продолжателем дел и наследником дядюшки стать не получилось — увы, достаточно быстро пришло осознание, что книготорговое дело не его стезя. Устроился в торговый дом купцов Хлудовых, провел несколько удачных сделок и сразу понял — вот оно, то, что ему точно по нраву! Еще дюжина сделок, неплохие комиссионные, новые знакомства среди московских торговых "зайцев"-посредников, затем переход на "вольные хлеба", разом отразившийся на размере его комиссионных, опять несколько удачных сделок с его участием… То есть, это он так думал, что удачных — до тех самых пор, пока его не пришли заключать под стражу. Ни товара, ни денег он вернуть не смог.
— Вот, Григорий Дмитриевич, прошу любить и жаловать — Сухаревский рынок. Несколько обязательных правил, с вашего позволения. Ничего без меня не покупать, съестного не пробовать, что бы там не предлагали, портмоне в толкучке не доставать — да и вообще, желательно бы часть денег прямо сейчас переложить в другое место. А то попадаются такие ловкачи — не приведи господи! Обворуют так, что ничего и не почувствуете.
Вопреки ожиданиям, его спутник не стал пренебрежительно хмыкать и показывать, что у него-де ничего не своруют. Молча достал портмоне, извлек все сотенные, парой движений свернул их в плотно-плотно скрученный рулончик и сунул куда-то подмышку. Достав взамен узкий стальной прямоугольничек магазина, с поблескивающими внутри патронами. Кинул во внешний карман, и усмехнулся:
— Пускай его тащат, не жалко.
Длинные ряды палаток, за ними — извилистые змеи торговых рядов, где разнообразнейший товар (зачастую напоминающий обычный помойный хлам) выкладывали прямо на земле, или на крышках специальных сундуков-прилавков. Самовары, ботинки, жестяные трубы и обломки бронзовых подсвечников, сами свечи, медные тарелки и блюда, корзинки-плетенки, доверху наполненные резанными из липы ложками. Штаны, дюжину которых кто-то сообразительный подвесил на длинный шест, и теперь они полоскались на ветру этакими своеобразными стягами. Галоши, санки, кочерги и опять подсвечники — только на сей раз целые. Разные хозяйственные мелочи, выложенные на слегка подранном извозчицком армяке (продавалось и то, и другое), ведра с гвоздями, пустые бочонки, лыковые и соломенные лапти, платки, опять ботинки… И запахи. В основном старой ткани, дегтя и окислившейся меди, клея, масляной краски и опять же старой бумаги — такой вот своеобразный букет. Иногда дополняющийся резким запахом кошачьего туалета — мышеловов на рынке держал каждый второй. Тимофей, с видом завсегдатая проводя гостя по центру Сухаревки, не забывал время от времени поглядывать на его лицо, определяя — не пора ли закругляться с погружением в рыночную экзотику. К немалому его удивлению, господин Долгин пока держался. Да и вообще делал вид, будто ему не впервой обонять такие ароматы, и находиться в постоянной толчее.
— А там что?
— Прошу-с за мной!
Отмахнувшись от особо назойливого зазывалы (вернее, выдрав у того из рук полу собственного сюртука), Ярославцев миновал несколько палаток, повернул, прошел мимо торговки, громогласно нахваливающей свои гречишные блины и остановился, поведя рукой:
— Книжные и антикварные ряды. Вот там можно прикупить иконы, или, хм, "настоящие подлинники" известных мастеров, вроде Репина или Рафаэля. Рядом предлагают разную скульптуру, а вот в том углу собственно и торгуют печатным словом. Должен заметить, иногда тут действительно попадаются настоящие раритеты — но увы, для этого надо подходить прямо к началу торга, с раннего утра.
— Занятно, очень занятно.
Если до этого его спутник просто любопытствовал, без особо интереса рассматривая весь попадающийся на глаза товар, то теперь очень даже целеустремленно зашагал к букинистам и расхаживающим рядом с ними перекупщикам. Дошел, и медленно заскользил взглядом по книгам, иногда прицениваясь к понравившимся образцам, но так ничего и не покупая. Следуя за ним на небольшом отдалении, Тимофей время от времени тоже бросал оценивающие взгляды — но не на выложенные тома и брошюрки, а на самого Долгина. И вспоминал…